АКАДЕМИЧЕСКОЕ ИЗДАНИЕ В ГОД КАЗНИ ПУГАЧЕВА – ЗАЧЕМ?

Печать

Опубликовано 29.09.2023 17:12 , Автор: Олег Матвейчев, Андрей Болдырев Категория: Кафедра делегитимации революционизма

1.

Не оставляет ощущение, что Пугачев и Пугачевщина живы и сегодня вполне себе благостно существуют– причём в полном почёте. Шоковым можно считать академическое, мощное издание 1975 года Академией Наук (!) документов Пугачевщины. И это издание поразительным образом диссонирует с тем, что эти документы никак не осмыслены. То есть та же Академия не потрудилась объяснить пугачевское явление – опираясь на новые откровения в собрании документов.

 

Начать с того, что если мы про истину Истории, то этому академическому изданию автоматически должно сопутствовать такое же академическое издание документов с другой стороны – имперской. Но ничего подобного. При этом с Академией наук работали Главное Архивное Управление при Совете Министров СССР, Главный Государственный архив, Институт Истории СССР – невероятная история для сборника простых исторических документов! Явная попытка поднять престиж пугачевщины. Такой том, изданный явно на посмертный – 200 лет - юбилей (!) Пугачёва, вызов и акцент: именно Пугачев выделяется как исторический феномен и герой, заслуживающий юбилея, – остальные только казусное приложение к нему. Попахивает не наукой, а пропагандой. Никаких серьёзных обобщений! А ведь издание говорящее!

 

 

 

О чем говорит издание?

Для начала – о грубых ошибках. ДОКУМЕНТЫ СТАВКИ Е.И.ПУГАЧЕВА, ПОВСТАНЧЕСКИХ ВЛАСТЕЙ И УЧРЕЖДЕНИЙ. Какая такая Ставка Пугачева, если это не самоназвание: у Пугачева не было Ставки и они не считали себя повстанцами. Это отражено в текстах этого же издания. Хорошо, если Ставка, – тогда это чисто военное мероприятие, а не какое не стихийное восстание.

В самих документах фигурируют четыре протоадминистративных субъекта, которые лучше назвать оперативными штабами: 1. Грязнова 2. Белобородова 3. Салавата Юлаева 4. Самого Пугачева, у которых был самостоятельный статус: приказов от самого Пугачева другим штабам, дающим права писать те или иные приказы и обращения от его имени, не было, а значит штабы формировались автономно на местах, на расстоянии шестисот километров от Пугачева! Кроме титульной реплики «от имени Государя» ничего от Пугачева в посланиях других штабов не было. Это значит, что единого Пугачевского управления не было! Но управление было удивительно строгим. Тогда оно было чьё-то, непугачевское, которое, кстати, пока он был в Оренбурге, уже было сформировано внутри Урала. 

Далее: власти и учреждения – это какие такие в повстанстве? Получается, что подчёркивается именно протогосударственные намерения Пугачева, но где выводы? Почему нет никакого научного осмысления этого очевидного вывода? Ведь он автоматически снимает понятие крестьянской войны и восстания в пользу очевидной установки захвата власти на Урале с последующим администрированием! А администрирование означает одно – отрыва Урала, а значит и Сибири от Центра. И где тут крестьянская война?  

Издание говорит о невероятном уровне канцелярской, административной работы и стилистической работы - вплоть до каллиграфических изысков. Откуда такое мастерство? Когда читаешь оригиналы посланий Салавата Юлаева, написанные по-русски тонкой каллиграфией, грамотно, мощно, политично, то сложно представить себе этого боевого двадцатилетнего башкирского парня за пером. Тогда кто это писал? Откуда? Кто обучил за полгода (!) одновременно канцелярскому языку государственного уровня тогдашнего времени несколько штабов, говорящих и пишущих на одном языке во всех смыслах ?

Далее. Зачем повстанцам заботиться о выверенности канцелярской, архивной работы – ведь все эти документы кочевали через множество боев, часто бегства, моря огня и - выжили! Причём у всех штабов! Это невероятная архивная общая дисциплина! Ведь кто-то писал и посылал – одно, а кто-то получал и так же строго всё хранил! И это в режиме постоянных, чуть ни каждодневных, боёв! 

Странно. Для повстанцев отражать все свои «победы» и «тонкости» на письме – значит писать на себя донос. Это знали все «вольные» люди во всей истории – вплоть до сегодня! Написал – написал на себя. Странная для бандитствующих повстанцев педантичность.

Совершенное умиление вызывает следование приказным жанрам: ордер, проезжая грамота, именной указ, манифест! Да знали ли такие слова сами пугачевцы? Пахнет серьёзными инструктажами, живыми кураторами и проч..  

Мы очень хорошо относимся к русским людям. Даже если им сносит голову. Но представить невероятную канцелярскую культуру, документную дисциплину, педантичную архивацию – в режиме войны! … нет. Никак. Казаки вообще не понимали этих «пришлостей». Короче, пахнет тут канцелярской европейской, в частности, немецкой манерой. Если бы мы предполагали создание государства Ольденбургов на Урале с целью отколоть его от России – мы действовали именно так, а не иначе.   

 

2.

Издание показывает несколько автономных пугачевских отрядов, которые друг друга никогда не видели, друг друга не знали, но действовали удивительно синхронно на расстоянии сотен вёрст! Причём в этих автономных войсках царил удивительный порядок власти – несмотря на некоторые беспорядки. Вот письмо Белобородова Чигвинцеву от Екатеринбурга, в котором Белобородов отказывает в помощи есаулу Чигвинцеву и требует снять плохого командира на Кунгурском плацдарме. На каком основании? Откуда? Значит основания были. То есть войска были отстроены настолько, что Белобородов, принявший решение присоединиться к Пугачеву только в январе, уже в феврале (!) командует в масштабе огромного фронта (расстояние и насыщенность крепостей и заводов вполне можно было назвать Северным Фронтом!)  – от Екатеринбурга до Кунгура! 270 километров (3-4 дня пути на лошади) по тем временам это край света.

 

 

 

Причем удивительна канцелярская кадровая обойма – количество и качество тех же писарей – за пару месяцев сменяется несколько: вот февральский повытчик (делопроизводитель) Максим Негодяев, а вот уже апрельский – писарь Герасим Степанов. 

 

 

 

3.

Академическое издание по Пугачеву однозначно не только поднимает статус Пугачёвщины и – главное – придает ей легитимности, даёт право на историческую перспективу, то есть надежду на продолжение в какой-то реинкарнации. Издание явно направлено на реабилитацию Пугачева, потому что на тот момент реальная картина погромов на Урале, которое учинила Пугачевщина, стала слишком упрямой, особенно после исследований местных краеведов, и оправдать полный разгром более 50 заводов, двадцати крепостей, убийства и разорение массы простых людей, сокрушение экономики страны на многие миллионы рублей, стало делом сложным. Тогда и подключилась к политике наука.

Само издание, если бы оно было хотя бы в 1979 году, было бы крайне полезным, но юбилейное, да ещё без должного анализа – стало сомнительным.

А реабилитация Пугачева уже сыграла роль и в сокрушении СССР. И работает даже сегодня в сознании наших современников. Не мы сказали, что «Пригожин чуть не современный Пугачев – по духу, по пренебрежению к крови и любви к деньгам». Кто бы как ни думал о Пригожине, пугачевщина в Пригожине была очевидной. Даже не махновщина, а именно пугачевщина.

И вот вывод: не пора ли делать научные выводы о неприемлемости академической реабилитации Пугачева и Пугачевщины?